Агата Кристи - Пять поросят [= Убийство в ретроспективе]

— Я не хочу об этом говорить, слышите? Вы получили ответ. А теперь уходите! И никогда не упоминайте при мне об этом!

— Мне бы хотелось знать, мистер Блейк, в каком порядке ваши гости вышли в тот день из лаборатории?

— Дорогой мой мсье Пуаро, — запротестовал Мередит Блейк, — как можно об этом помнить спустя шестнадцать лет? Я сказал вам, что последней ушла Кэролайн.

— Вы уверены?

— Да. По крайней мере… По-моему…

— Пойдемте туда. Нам нельзя сомневаться.

С явной неохотой Мередит Блейк направился в лабораторию. Он отпер дверь и раскрыл ставни.

— А теперь, мой друг, — властно заговорил Пуаро, — вы демонстрируете вашим друзьям настойки из трав. Закройте глаза и думайте…

Мередит Блейк покорно закрыл глаза. Пуаро вытащил из кармана носовой платок и тихо поводил им в воздухе. Ноздри у Блейка еле приметно зашевелились, и он пробормотал:

— Да, да, просто удивительно, как все вспоминается. На Кэролайн было платье цвета кофе с молоком. Филу явно было скучно… Он всегда считал мое увлечение идиотским.

— А сейчас припомните, как вы уходили. Шли в библиотеку, где вы собирались читать отрывок, описывающий смерть Сократа. Кто вышел из комнаты первым?

— Эльза. Она вышла первой. За ней я. Мы разговаривали. Я остановился, ожидая, пока выйдут остальные, чтобы запереть дверь. Филип… Да, следующим вышел Филип. За ним Анджела. Она спрашивала у него, что значит на бирже играть на повышение и на понижение. Они прошли через холл. За ними шел Эмиас. Я стоял и ждал — Кэролайн, конечно.

— Значит, вы совершенно уверены, что последней была Кэролайн? Что же она там делала?

— Не знаю, — покачал головой Блейк. — Я стоял спиной к комнате. Я разговаривал с Эльзой. По-моему, рассказывал ей, что некоторые растения, согласно старинному суеверию, полагается собирать только в полнолуние. А затем торопливо вышла Кэролайн, и я запер дверь.

Он замолчал и взглянул на Пуаро, который прятал платок в карман. Мередит Блейк повел носом и с отвращением подумал: «Этот человек пользуется духами!»

— Вот теперь я уверен, — сказал он, — мы вышли из лаборатории в таком порядке: Эльза, я, Филип, Анджела, Эмиас и Кэролайн. Поможет это вам?

— Да, картина становится ясной, — ответил Пуаро — Послушайте, мне хотелось бы, чтобы вы собрали их всех здесь. Это, наверное, не будет слишком затруднительно?..

— Слушаю вас.

Эльза Диттишем произнесла это с любопытством — как ребенок.

— Мне хотелось бы задать вам вопрос, мадам. — Да?

— После того как все было кончено, после суда, Мередит Блейк сделал вам предложение?

Эльза уставилась на Пуаро. Потом в ее глазах появилось презрение, даже скука.

— Да. А что?

— Вы были удивлены?

— Я? Не помню.

— И что же вы ответили? Эльза рассмеялась.

— Что, по-вашему, я могла ответить? После Эмиаса — Мередит? Это смешно! А с его стороны глупо. Впрочем, он никогда не отличался умом. — Она вдруг улыбнулась. — Он хотел, понимаете ли, защитить меня, «заботиться обо мне», как он выразился! Он, как и все прочие, считал, что процесс был для меня тяжким испытанием — репортеры, и улюлюкающая толпа, и та грязь, которой меня закидали! — С минуту она сидела в раздумье. А затем сказала:

— Бедняга Мередит! Какой же он осел! — И снова рассмеялась.

Опять Эркюля Пуаро встретил проницательный взгляд мисс Уильямс, и снова ему показалось, что годы куда-то исчезли и он превратился в робкого, пугливого мальчишку.

Есть вопрос, который ему хотелось бы задать, объяснил он.

Мисс Уильямс выразила желание узнать, что за вопрос.

— Анджеле Уоррен еще в младенчестве, — медленно, тщательно подбирая слова, заговорил Пуаро, — было причинено увечье. В своих записях я дважды натолкнулся на упоминание об этом факте. В одном месте говорится, что миссис Крейл швырнула в нее пресс-папье. В другом — что она ударила девочку кочергой. Какая из версий соответствует действительности?

— Я никогда ничего не слышала про кочергу, — быстро ответила мисс Уильямс. — Я знаю только про пресс-папье.

— Кто вам сказал?

— Сама Анджела. Она рассказала мне об этом вскоре после моего появления в Олдербери.

— Будьте добры дословно передать, что она вам рассказала.

— Она дотронулась до своей щеки и сказала: «Это сделала Кэролайн, когда я была совсем маленькой. Она бросила в меня пресс-папье. Но, пожалуйста, никогда про это не говорите, потому что она очень расстраивается».

— А сама миссис Крейл упоминала об этом?

— Только косвенно. Она считала, что мне эта история известна. Я помню, как она однажды сказала: «Я знаю, вы полагаете, что я балую Анджелу, но, видите ли, я постоянно чувствую, что ничем не могу искупить свою вину перед ней». А в другой раз она сказала: «Знать, что ты на всю жизнь изувечила человека, — это самая тяжкая ноша, которую можно вынести».

— Благодарю вас, мисс Уильямс. Это все, что я хотел знать.

— Я не понимаю вас, мсье Пуаро, — резко отозвалась мисс Уильямс. — Вы показали Карле мое письмо?

Пуаро кивнул.

— И тем не менее вы продолжаете… — Она умолкла.

— Задумайтесь на минуту, — попросил Пуаро. — Если вы проходите мимо лавки торговца рыбой и видите на прилавке с десяток рыб, вы уверены, что это — настоящие рыбы, не так ли? А ведь одна из них может оказаться подделкой.

Мисс Уильямс возразила с горячностью:

— Вряд ли, и во всяком случае…

— Вряд ли, да, но и вполне возможно — потому что однажды мой приятель показал мне чучело рыбы (он их неплохо делал, должен сказать) рядом с настоящей рыбой. И если бы вам довелось увидеть в декабре ваз с цветами магнолии, вы бы решили, что цветы искусственные, а они могли оказаться и настоящими, если их самолетом доставили из Багдада.

— К чему вы мне все это говорите? — рассердилась мисс Уильямс.

— Чтобы объяснить вам, что, когда что-нибудь видишь, следует подумать, зачем это делается…

Пуаро чуть замедлил шаг, приблизившись к многоквартирному дому, который выходил на Риджентс-парк.

В общем-то, если как следует подумать, у него вовсе не было никакого желания расспрашивать о чем-либо Анджелу Уоррен. С единственным вопросом, который ему хотелось задать, можно было не спешить…

На самом деле его пригнала сюда ненасытная жажда к точности. Пять человек — значит, должно быть и пять вопросов? Тогда все завершалось более четко.

Ладно, что-нибудь он придумает.

Анджела Уоррен встретила его несколько нетерпеливо.

— Выяснили что-нибудь? — спросила она. — Добрались до истины?

Пуаро медленно закивал головой на манер китайского мандарина.

— Прогресс по крайней мере есть, — сказал он.

— Филип Блейк? — Она скорей утверждала, нежели спрашивала.

— Мадемуазель, пока я ничего не могу сказать. Эта минута еще не настала. Не откажите в любезности приехать в Хэнд-кросс-Мэнор. Все остальные уже дали согласие.

— А что вы намерены там делать? — чуть нахмурившись, спросила она. Воссоздать картину того, что случилось шестнадцать лет назад?

— Пожалуй, не воссоздать, а прояснить под несколько другим углом. Приедете?

— Приеду, — согласно кивнула Анджела Уоррен. — Интересно увидеть снова всех этих людей. Я, наверное, увижу их под несколько другим, более острым углом, как вы изволили выразиться, нежели прежде.

— И привезете с собой письмо, которое показывали мне?

— Это письмо адресовано только мне, — нахмурилась Анджела Уоррен. — Я показала его вам из лучших побуждений, но у меня вовсе нет намерения позволить чужим и малосимпатичным мне людям его читать.

— Может, вы не откажетесь руководствоваться в этом случае моими советами?

— Откажусь. Я привезу письмо с собой, но руководствоваться буду собственными соображениями, которые, осмелюсь сказать, ничуть не хуже ваших.

Пуаро поднял руки, показывая, что смирился с судьбой. Он встал и собрался уходить.

— Вы позволите мне задать вам один небольшой вопрос? — спросил он.

— О чем?

— В ту пору, когда произошла трагедия, вы читали «Луну и грош» Сомерсета Моэма, не так ли?

Анджела вытаращила глаза.

— По-моему, да. Совершенно верно. — И, не скрывая любопытства, спросила:

— А откуда вы узнали?

— Я хотел показать вам, мадемуазель, что и в малых, не имеющих принципиального значения делах я в некотором роде волшебник. Есть вещи, которые я знаю, даже когда мне об этом не говорят.

Послеполуденное солнце заливало своим светом лабораторию в Хэндкросс-Мэнор. В комнату внесли несколько стульев и кушетку, но они скорее подчеркивали заброшенность этого помещения, нежели служили ему обстановкой.